вот он, мой сладенький.

[alvilda]

фендом: Pandora hearts
пейринг: Гилберт/Винсент или наоборот. это смотря с какой точки зрения.
рейтинг: R
бета: милая дорогая )Юйко(

пс. когда я начинал это писать. летом. оно было не ау. а сейчас я дочитал до 45 главы манги, и оказалось, что ау! я в шоке!))) в этой манге что-то происходит!)

Чертов дождь как зарядил с самого утра, так и шел до сих пор, хотя часы уже давно отзвонили полночь. Гил тряхнул головой, смахивая с волос холодные капли. Чертов дождь размыл чертовы дороги, так что путь из города в поместье занял втрое дольше, чем обычно. И даже не смотря на это, в голове по-прежнему гулял хмель, и ноги позорно заплетались, пока он шел через тёмный холл к лестнице. Чертовы аристократы: им бы всё пить, танцевать, да заводить интрижки. С каким же трудом сегодня вечером он отбился от явных намёков пяти дам, и что не лезет уже ни в какие ворота, трёх кавалеров. С каждым годом их таких становится всё больше, и что они только все в нём находят? Гил глянул в одно из зеркал, украшавших лестницу. В ответ на него уставился не очень трезвым взглядом большеглазый смуглый юноша в слегка помятом фраке. Не урод, да, но и не писаный красавец. Гил никому никогда не признавался, но лично он питал пристрастие к светлокожим блондинам, потому собственная внешность чем-то выдающимся ему не казалась. Оттолкнувшись от зеркала и чуть не полетев через три пролёта лестницы, юноша поплёлся дальше. Эти чертовы аристократы наверняка просто млеют от его имени - всем хочется заполучить расположение возможного наследника герцогской короны дома Найтрей. О, боже всемогущий, когда же всё так запуталось? Во всей стране наверняка нет человека, алчущего герцогской короны меньше, чем Гилберт Найтрей. Но что было делать, нельзя же подводить семейство, и особенно брата, которым он обязан столь многим, и силой, которая теперь всегда чувствуется где-то на грани сознания невидимым щитом. Так что приходилось играть роль тупого аристократа и сына одного из великих домов. При этой мысли нога нашего героя все-таки зацепилась за один из многочисленных ковров, украшавших пол третьего этажа поместья, и он с трудом удержался от того, чтоб позорно не упасть, потянув с собой небольшой столик и вазу на нём. Когда же он поднял голову, то его внимание привлекло движение в правой части обширного коридора. Свет из приоткрытой двери сверкнул на золотых волосах, осветил тонкие руки и открытую грудь, и, ох..- Гил поспешно отвернулся, - плечи его брата. В тёмном углу коридора обнимались Винсент и Эхо, хотя, кажется, не просто обнимались. По какой-то непонятной причине, тело Гила отказалось повиноваться, и он застыл, вслушиваясь в тишину, перемежаемую тихими вздохами и шелестом одежды. Наконец, преодолев смущение... или поддавшись слабости, это как сказать, Гил снова повернулся к источнику звука, поскольку участники зрелища были слишком увлечены друг другом, и вряд ли бы увидели его в темноте коридора. Винсент стоял, придерживая Эхо, ноги которой обвивали его талию, на столике, и целовал её шею. Видимо, стояли они тут уже какое-то время, потому что одежда последней пребывала в полнейшем беспорядке: расстёгнутая курточка открывала взгляду белую юную грудь, и бёдра, которыми она облокачивалась на столик, тоже уже не были ничем прикрыты. Золотые волосы Винса прикрывали грудь неплотным занавесом, открывая его белую шею, за которую хваталась Эхо. Каждый воспитанный человек давно бы уже ушел к себе, но выпитое сегодня вино, похоже, плохо подействовало не только на способность старшего из сыновей Найтреев передвигаться, но и на нечто другое, что заставляло его сейчас ловить каждое движение участников зрелища. Кажется, надо было согласиться на одно из притязаний сегодняшних ухажеров, это было бы всяко здоровее. Меж тем любовники перешли к более активным действиям- Эхо тихо всхлипнула, дёрнувшись на столике, отчего у бедного Гила совсем закружилась голова, и оторвать взгляд от её тела в блеске золотых волос брата стало совсем невозможно. Отблески света плясали на тонкой талии, белых плечах, хрупкой шее, а потом... вазу на столике всё-таки постигла неминуемая участь, когда испуганный Гил шарахнулся в сторону - поверх шеи Эхо на него насмешливо глядели разноцветные глаза брата.

Опомнился от ужаса Гил уже у себя в комнате, до которой добрался, кажется, за несколько мгновений, умудрившись ни за что не зацепиться по дороге и даже почти протрезвев. Это же надо было так опозориться. Подглядывать за собственным братом и его любовницей! И что только на него нашло! Хотя Винс и Эхо тоже хороши, никто их не заставлял обниматься посреди коридора, но... Но. Главная часть вины за случившееся всё равно на нём. И как теперь глядеть в глаза Винсу? Мало того, что он будет считать Гила извращенцем, так еще и мысли в голове бродили совсем нехорошие, и перед глазами отчего-то снова и снова вставали тонкая шея брата, золотые волосы и насмешливые глаза. Винс говорил, что за такие глаза в прошлом людей ненавидели и боялись, и Гил понимал, почему - такой взгляд забыть невозможно. А, может, тут виноват вовсе и не цвет глаз, а то, кому глаза принадлежали. Винс гораздо лучше подходил на роль сына семьи Найтрей, чем он, Гил. В нём нашли отражение все качества, которыми должен обладать герцогский сын – ум, уверенность, обаяние, красота... да и способности у него проявлялись почти ко всему, к чему Винс соизволивал приложить свою ручку: стрелять он научился втрое быстрее самого Гила, танцевал так, что учителя танцев не переставали восхищенно хлопать в ладоши, помнил несколько десятков стихов и бог знает чего еще - информацию он усваивал с дикой скоростью. Уж кому, как не Гилу знать всё это, ведь учились всему, что положено знать герцогским детям, они вместе. Нет, Гил был благодарен брату за то, что тот попросил его усыновить и тем самым дал возможность завладеть цепью Найтреев. И в их родстве он, как ни странно, никогда не сомневался. Винс был странным, непонятным, но совсем чужим его язык назвать не поворачивался - было что-то такое в его глазах и жестах, до боли знакомое, хоть Гил и не мог вспомнить, что. И всё же, всё же брата невозможно было не пугаться временами, когда тот улетал мыслями куда-то далеко и тянулся к неизменным игрушкам ножницами. В такие моменты, а еще изредко ловя на себе недовольные взгляды остальных членов семьи, Гил ощущал себя совсем не на своём месте. Странно, но в доме Безариусов, где он формально не имел никаких прав и оснований находиться, он такого не чувствовал никогда. При мысли о Безариусах привычно защемило в груди, и Гил столь же привычно отогнал тоску мыслью о том, что всё, что он делает, он делает на благо Озу. Такое же оправдание он использовал, одеваясь в шелка и атлас, катаясь в роскошных экипажах, изредка принимая благосклонность роскошнейших дам Света и, уже не замечая, кивая в ответ на обращение: милорд. Это же оправдывало и огромную кровать, на которой он расположился, глядя в тёмный потолок с мыслями о брате. Если бы обратить внимание самого Гила на то, что в последние годы он всё больше времени посвящает семейным обязанностям и всё меньше – общению с Брэйком и занятиям оружием, это, несомненно, изменило бы что-нибудь в поведении нашего героя, но пока никто, даже сам Брэйк, которого явно забавляли неосознанные метаморфозы, происходившие с Гилом, такого не сделал.

Ненастье за окном, тем временем, не на шутку разыгралось, и вдали раздались далёкие раскаты грома. В следующее мгновение молния ударила снова, и в её свете внезапно возник Винсент. Возник совершенно бесшумно, тёмным силуэтом рядом с кроватью. И в свете молнии Гил успел разглядеть улыбку на его лице. Это было крайне странно и пугающе – гроза за окном, темнота в комнате и Винс в распахнутой рубашке перед его кроватью. Винс с той самой улыбкой, которая не может предвещать ничего хорошего. Но почему-то в этот раз желание убежать было вовсе не главным, уступая место чему-то новому – лёгкому любопытству и интересу. Всё же не стоило столько пить... кажется. Гил уже было собрался подняться и спросить у Винса, что он тут делает, как тот, видимо почувствовав порыв, стремительным движением оказался где-то совсем рядом, чуть ли не на коленях. И из-под рубашки так маняще проглядывала светлая кожа, что не коснуться не было никакой возможности. А на ощупь – чистый шелк, такой кожи Гил не помнил ни у одной женщины, с которой был. Винс же медленно перелез ему на колени, уже откровенно подставляя шею и касаясь, до странности нежно, касаясь губами виска, как будто это всего лишь родственное объятие, как будто его бёдра не прижаты к паху брата так мучительно сладко. Как будто Гил мог противиться и не поцеловать его шею, и не запустить пальцы в копну волос, кончики которых щекотали ему плечо. Как будто Винс не издавал этого сладко-мурлыкающего звука, когда зубы брата слегка сжали кожу под подбородком.
А дальше.... Дальше Гил с какой-то странной несвойственной ему горячностью повалил брата на спину, утопая в запахе золотых волос и частом задушенном звуке его дыхания. Руки сами собой потянули с него одежду, и Винс с готовностью прогибался, помогая, и с силой, уже совсем не нежно, гладя его по спине. Потом, когда он тихо вскрикнул и расширил глаза от боли, Гил был уже не в силах остановиться, хотя какая-то часть испуганно запротестовала. Но Винс был слишком горячим, слишком близким, чтоб выпустить его сейчас. Да и он сам вскоре явно перестал испытывать боль, прижавшись к нему еще ближе и закинув ноги ему на талию. В тот момент Гил был готов думать только о том, как восхитительно пахнут его волосы и о том, как дрожит его тело под сильными толчками. Но чувствовал, как Винс крепко обнимал его за шею, тихо стонал и, почти не переставая, шептал на ухо: «Мой Гил».

Утром голова у Гила болела настолько сильно, что он не сразу осознал, что лежит в собственной постели. Когда осознал, следующим вопросом стала личность лежащего рядом с ним человека. Сам по себе факт того, что это именно его брат вальяжно расположился на постели, утянув себе почти всё одеяло, Гила не удивил. Лёгкое подозрение закралось в голову, когда он обнаружил, что абсолютно раздет. Точнее, странным образом недо-одет в одну тонкую рубашку. Он чуть склонился над братом, пытаясь понять, что это за синяк у него на шее и почувствовал запах его волос. Тогда события вчерашней ночи ясно встали перед глазами. О, небо. Он переспал с собственным братом. А тот, казалось, только этого и хотел. О, небо. Гил стал медленно сползать с кровати, нащупывая руками одежду. А потом, одевшись и подхватив лишь пистолет, выскочил из комнаты и стремительно выбежал из дома, по шикарным коврам, мимо ваз, картин, гобеленов и служанок. Он бежал до тех пор, пока не оказался в лесу, окружавшем поместье, и как был, во фраке, упал на траву, пытаясь отдышаться. О, небо. Что же с ним такое? Он живёт в доме Найтреев, он ест их трюфели, пьёт их вино, он катается в их карете, он танцует с юными графинями, а теперь еще и оказался любовником собственного брата. О, небо, что же ему теперь сделать, чтоб хоть когда-нибудь посметь посмотреть в глаза Озу? Когда жизнь герцогского сына успела настолько ему понравиться? Он и сам не заметил, как трюфели, танцы и красивые женщины стали неотъемлемой её частью. А когда он в последний раз делал что-то ради Оза? Действительно делал, а не наслаждался жизнью, прикрываясь его образом. Каков слабак. Пожалуй.... Пожалуй, ему нельзя больше возвращаться в поместье. Он недостаточно владеет собой, чтоб не забывать о деле в таких условиях. Придётся извиниться перед Брэйком и заняться чем-нибудь другим. И никогда. Никогда не возвращаться. С этой мыслью Гил поднялся и отправился на поиски Брэйка.
В получасе ходьбы оттуда, в шикарной спальне Гила, проснулся Винсент. Нисколько не удивился, оказавшись в одиночестве. Но нашел подушку, на которой Гил проспал всю ночь, и с довольно улыбкой обнял её, притянув к себе колени: «Мой Гил». Винсент знал, что Гилберт не вернётся. А еще он знал, что брат всё равно не убежит далеко настолько, чтоб он не смог его поймать